— Когда эти звонки начались?

— На прошлой неделе, — сказала женщина. — Первый был в понедельник утром.

— Ну что ж, нам понадобятся еще кое-какие данные, — сказал мужчина и заправил в пишущую машинку бланк для оформления жалоб с шапкой «Отдел расследований Нью-йоркского департамента полиции». На полицейском была наплечная кобура с пистолетом 38-го калибра. Так же, как мужчина, снимающий отпечатки пальцев, он был одет в форменную рубашку. — Ваш адрес, пожалуйста.

— Восточная Семьдесят первая улица, 314.

— Это в Манхэттене?

— Да.

— Номер квартиры?

— 6-Б.

— Вы замужем? Одиноки? Разведе...

— Одинока.

— Ваш род занятий?

— Я актриса.

— Да ну? — Неожиданный интерес, брови приподнимаются. — Я мог вас где-нибудь видеть?

— Ну... Я много работаю на телевидении. Например, в прошлом месяце я делала «Закон и порядок».

— На самом деле? Это отличная передача. Я всегда ее смотрю. А которую из них делали вы?

— Ту, где шла речь об абортах.

— Да ну? Я ее видел. Точно, это было в прошлом месяце!

— Совершенно верно. Простите, детектив, но...

— Это моя любимая телевизионная передача. Ее снимают прямо здесь, в Нью-Йорке, — правильно? А вы будете делать еще какую-нибудь передачу?

— Ну... в данный момент я репетирую в одной бродвейской пьесе.

— Да ну? А что за пьеса? Как она называется?

— «Любовная история». Детектив...

— Что-то не так?

— Да, здесь есть некоторая сложность. Дело в том, что мне пора возвращаться в театр...

— А, ну конечно.

— И мне хотелось бы...

— Да-да, разумеется. — Все дела одновременно. Пальцы снова на клавиатуре печатной машинки. — Вы сказали, что эти звонки начались в прошлый понедельник. Это было... — Взгляд на настольный календарь. — Это у нас было...

— Девятое декабря.

— Да, верно, девятое декабря. — Под стук машинки полицейский спросил: — Не могли бы вы сказать мне, что именно говорил этот человек?

— Он говорил: «Я иду, чтобы убить тебя, мисс».

— А дальше?

— Это все.

— Он называет вас «мисс»? Без имени?

— Да, без имени. Просто: «Я иду, чтобы убить тебя, мисс». Потом вешает трубку.

— Получали ли вы какие-нибудь письма с угрозами?

— Нет.

— Не видали ли вы каких-нибудь подозрительных людей, которые прятались бы около вашего дома...

— Нет.

— ...следовали бы за вами до театра...

— Нет.

— Ну что ж, по правде говоря, мисс...

— Вот здесь хорошо было бы сделать паузу, — прервал диалог Кендалл.

Оба актера заслонили глаза от света и посмотрели в темный зрительный зал. Женщина, играющая актрису, произнесла: «Эшли, мне неудобно...» — но Кендалл тут же перебил ее.

— Теперь пятнадцатую сцену, — сказал он. — Эту мы разберем попозже.

— Я просто хотела спросить у Фредди насчет одной реплики.

— Потом, Мишель, — повторил Кендалл, жестом отпуская ее.

Мишель испустила короткий раздраженный вздох, многозначительно переглянулась с Марком Риганти, актером, который играл детектива, любившего передачу «Закон и порядок», и вместе с ним удалилась за кулисы. Актер, играющий второго детектива, остался стоять у стола, тихо переговариваясь с бородатым коллегой, играющим арестованного.

Сидевший посередине шестого ряда Фредди Корбин тут же повернулся к Кендаллу и сказал:

— У них не может быть пистолетов, когда рядом находится вор, у которого снимают отпечатки пальцев.

— Это можно изменить, — откликнулся Кендалл. — О чем нам на самом деле надо поговорить, Фредди, так это...

— Это портит ощущение реальности происходящего, — продолжил свою мысль Корбин.

Его полное — и весьма почтенное — имя было Фредерик Питер Корбин-третий, но все друзья Корбина называли его Фредом. Кендалл же начал называть его Фредди с того самого момента, когда они были представлены друг другу. Конечно, это тут же было подхвачено, и теперь буквально каждый человек, так или иначе связанный с этой постановкой, называл его Фредди. Корбин, написавший два романа о нью-йоркских копах, знал, что это старая полицейская уловка. Уменьшительно-уничижительное обращение подрывает у заключенного чувство собственного достоинства и самоуважения. Сравните: «Так что вы думаете по этому поводу, мистер Корбин?» и «Ну, Фредди, где тебя носило в ночь на тринадцатое июня, а?» Чувствуется разница?

— Кроме того, — добавил Корбин, — я думаю, что он переигрывает в тот момент, когда детектив узнает, что эта женщина — актриса. Было бы забавнее, если бы он постарался сдержать волнение.

— Да, — сказал Кендалл, — и это как раз возвращает нас к самой сцене.

Полное имя Кендалла было Эшли Кендалл. Это не было именем, данным ему при рождении, но Кендалл носил его на законных основаниях вот уже тридцать лет, так что Корбин предполагал, что оно стало его настоящим именем, ну, более или менее. А Фредерик Питер Корбин-третий действительно было настоящим именем Корбина. Это был его первый опыт общения с режиссерами. Он начинал понимать, что режиссеры отнюдь не считают, что их работа заключается в том, чтобы поставить пьесу, они считают, что должны эту самую пьесу переделать. Он начинал ненавидеть всех режиссеров — причем Кендалла в первую очередь — и понимать, что у них у всех вместо головы задница.

— И что такое с этой сценой? — спросил Корбин.

— Ну... она вам не кажется чересчур знакомой?

— Но она и должна выглядеть знакомой. Это будни полицейских. Именно так все и происходит, когда кто-нибудь приходит в участок, чтобы подать жалобу...

— Да, конечно, но мы уже добрую сотню раз наблюдали эту сцену во всех подробностях. Да где там сотню — тысячу. Даже реакция детектива на то, что эта женщина — актриса, и та выглядит избитым клише. Этот вот вопрос: «Я мог вас где-нибудь видеть?» Я хочу сказать, Фредди, что с большим уважением отношусь к проделанной вами работе — такой запутанный сюжет, такая подробная проработка деталей. Но...

— Что — но?

— Но я думаю, что тот факт, что над ее жизнью нависла угроза, можно было бы подать более волнующим образом. Я имею в виду более сценично.

— Да, это пьеса, — согласился Корбин. — И я предполагаю, что мы оба хотели бы, чтобы она хорошо смотрелась на сцене.

— Я знаю, что вы прекрасный прозаик, — сказал Кендалл, — но...

— Спасибо.

— Но в пьесе...

— Драматическая линия есть драматическая линия, — произнес Корбин. — Это история актрисы, которая выжила...

— Да, я в курсе...

— ...после нападения на нее и сумела достичь огромного успеха.

— Ну да, предполагалось, что пьеса именно об этом.

— Не предполагалось, а так оно и есть.

— Нет. Это получилась пьеса о том, как несколько нью-йоркских копов расследуют запутанное дело.

— Нет, это не так...

— Между прочим, это у вас описано превосходно. В ваших романах. В этих историях о копах нет ничего плохого...

— Хотя они и являются полной чушью, — произнес Корбин.

— Я этого не говорил, — возразил Кендалл. — Я даже ничего подобного не думал. Все, что я сказал, — что, по моему мнению, это не должно быть пьесой о копах.

— Это и так не пьеса о копах.

— Ясно. А что же это тогда?

— Пьеса о триумфе воли.

— Ясно.

— Это пьеса о женщине, которая выжила, получив удар ножом, и нашла в себе достаточно мужества...

— Да, эта часть довольно хороша.

— А какая часть не хороша?

— Вся эта чепуха с копами.

— Эта чепуха с копами придает пьесе ощущение реальности.

— Нет. Чепуха с копами делает из этой вещи пьесу о копах.

— Когда женщина получает удар ножом...

— Ну да, ну да.

— ...она идет к копам, Эшли. К копам, а не к своему хироманту. Или вы предпочли бы, чтобы она с ножевым ранением действительно отправилась к хироманту?

— Нет, я...

— Правильно, потому что тогда это из пьесы о копах превратится в пьесу о хиромантах. Это вас больше устроит?

— Почему она приходит к копам еще до того, как на нее было совершено покушение?