Она откусила еще кусок от своего бутерброда и запила его пивом, стараясь не смотреть в глаза Клингу. Берт кивнул и тоже откусил еще кусок. Некоторое время они молча ели. Шарин уплетала бутерброд так, словно она не ела уже неделю, Клинг трудился над своим гамбургером с гораздо меньшим энтузиазмом.

— Ну а что вы теперь здесь делаете? — спросил он.

— Не знаю, — ответила Шарин и пожала плечами. — Наверное, я решила, что вы и в самом деле хотели как лучше и что вы могли бы сказать то же самое блондинке, одевшейся в черное, или рыжеволосой девушке в коричневом наряде, или что там еще кому идет.

Клинг подумал, что это уже не в первый раз. Когда Шарин чувствует себя неловко, она переходит на негритянский жаргон.

— Наверное, в конце концов я поняла, что вы не хотели от меня ничего такого, чего не могли бы хотеть от любой другой женщины...

— Нет, неправда, — возразил Клинг.

— Тогда я решила, что все в порядке. Да здравствует разнообразие! Верно? Что за черт. Если ты нравишься мужчине...

— Нравитесь.

— Ты же не будешь спрашивать себя, из-за чего ты ему нравишься — из-за цвета глаз или цвета кожи...

— И из-за глаз тоже.

— ...точно так же, как не станешь себя спрашивать, не потому ли он тебе нравится, что он такой белый.

— В смысле?

— Я имею в виду, что у него белокурые волосы и светлые глаза... А где эти чертовы веснушки? Я в первый раз пошла на свидание с белым мужчиной, не может же он...

— Правда?

— ...быть чуть более темной копией Чарли, не может же он...

— Правда, в первый раз?

— Да.

— И я тоже. В смысле — вы первая темнокожая женщина среди моих знакомых. Среди тех, с кем я пытался встречаться. То есть я надеюсь, что можно сказать, что я с вами встречаюсь...

— Можно, можно.

— Я на это надеюсь.

— Я тоже на это надеюсь.

— Хотите еще кофе?

— Да, пожалуйста.

Клинг подал знак официантке.

— К тому же я подумала, — добавила Шарин, — что это мило с вашей стороны — позвонить мне и сказать, что вы готовы снова приехать на Калмс-Пойнт, хотя бы даже и в полночь, лишь бы выпить со мной чашку кофе. Просто для того, чтобы немного поговорить со мной. Я подумала, что это очень мило. И вы были так настойчивы! Когда я ехала в Сан-Себастьян, я все время думала об этом звонке. Я подумала: это, наверное, судьба — что этого копа подстрелили и мне пришлось ехать в город. Значит, так суждено, чтобы у нашей первой встречи было продолжение. Не нужно было так резко разговаривать с ним по телефону, не нужно было так резко отказывать. Ради Бога, ну что такого бедный парень сказал? Он всего лишь сказал, что ему нравится цвет моего костюма. Который, между прочим, совершенно не гармонирует с цветом моей кожи...

— Вовсе нет.

— И из-за чего я так расстроилась? Из-за того, что мужчина сделал мне комплимент? Я думала об этом всю дорогу, но потом, когда я добралась до больницы, у меня все мысли были лишь о том, как найти врача, отвечающего за раненого, и поставить его в известность, что прибыл представитель управления полиции и что они должны обеспечить копу наилучший уход и лечение, или они поплатятся.

— С ним все в порядке?

— Да, все нормально. Две дырки в ноге, а так ничего.

— Терпеть не могу, когда стреляют в копов.

— И не говорите, — мрачно кивнула Шарин. — Ну, так или иначе, пока я не перевезла копа в Буэнависту, где, слава Богу, не может случиться такого, что ему ночью станет плохо, а к нему никто не подойдет, — пока я его не отвезла, я не думала о вас, о вашем звонке, о том, как вы были настойчивы. Я как раз шла к своей машине, собираясь вернуться в Калмс-Пойнт, как вдруг мне снова вспомнились ваши слова, что вы хотели бы приехать туда после того, как сменитесь, просто для того, чтобы выпить чашечку кофе и поговорить. И я подумала о копе, которого подстрелили и из-за которого я оказалась в городе, и сказала себе: «Слушай, кто из вас свалял большего дурака, ты или он?»

— И кто же?

— В любом случае я до смерти проголодалась.

— Хм.

— И я терпеть не могу есть в одиночестве.

— Хм.

— Так что я позвонила вам.

— И вот мы здесь, — сказал Клинг.

— И наконец-то одни.

Ночью в постели она рассказала ему, как она боялась. И как она до сих пор боится.

— Ну что ты, — сказал он, — не беспокойся. — И принялся утешать ее: гладить ее бедра, целовать соски, грудь, губы.

— Все произошло так быстро, — сказала она.

— Ну что ты, что ты.

— Вдруг кто-нибудь поймет...

— С чего вдруг они поймут?

— Знаешь, люди не так уж глупы.

— Да, но каким образом они могут догадаться?

— А вдруг нас кто-нибудь видел?

— Никто нас не видел.

— Ты не можешь точно знать.

— Ты что, кого-нибудь заметила?

— Нет, но...

— И я не заметил. И нас никто не видел. Не волнуйся.

Он снова принялся нежно целовать ее. Губы, грудь. Его рука скользнула под тоненькую ткань ночной рубашки и принялась ласкать ее тело.

— Все произошло так быстро, — прошептала она.

— Так и должно было быть.

— Они будут спрашивать...

— Наверняка.

— Меня. Тебя. Они будут спрашивать.

— А мы им расскажем. Все, кроме...

— Они не дураки.

— А мы умнее.

— Они поймут.

— Нет.

— Обними меня, Джонни, я так боюсь!

— Ну что ты, Мишель, не волнуйся.

Глава 4

Двое полицейских, обыскивающих переулок, ругались. Они были уверены, что, если бы жертва не была знаменитостью, никто и не почесался бы из-за этого чертова покушения.

— К тому же, — проворчал один из полицейских, — выбрасывают оружие только спецы. Они используют холодное оружие, потом его выбрасывают, мы его находим и можем засунуть себе в задницу. А если человек не наемный убийца, он никогда не станет выбрасывать оружие. Нож ведь тоже денег стоит — вы как думали? Что по-вашему, человек станет выбрасывать нож только из-за того, что кого-то им ткнул? Не болтайте чепуху. Хороший нож стоит сорок, а то и пятьдесят баксов. И выбрасывать его только из-за того, что он немного выпачкался в крови? Да вы чего, спятили?

— А кто такая эта пострадавшая, что нам теперь приходится под дождем обыскивать этот сраный переулок? — поинтересовался второй.

— А хрен ее знает, — ответил первый. — Я о ней никогда не слыхал.

На обоих полицейских были черные накидки, и они натянули на головы капюшоны, но все равно у них уже промокли и головы, и плечи. А разглядеть что-нибудь в два часа ночи в темном переулке, да еще под этим монотонным дождем, было трудно, несмотря на то что полицейские усердно обшаривали каждый дюйм лучами своих фонариков. Хотя они и не совсем точно выражались, но все же были правы, когда говорили, что этот относительно незначительный случай прошел бы совершенно незамеченным — особенно если учесть, как много пострадавших было всего лишь в прошлую субботу в Гровер-парке, — если бы не та подробность, что жертва была актрисой, когда-то игравшей главную роль в разъездной труппе, дававшей «Энни». И вот теперь им приходилось ползать по этому сраному темному переулку и разыскивать нож, которым какой-то хмырь поцарапал какую-то никому не известную «звезду».

Ну, возможно, это была не совсем царапина, но, если судить по тому, что оба полицейских видели по телевизору перед выходом на вечернее дежурство, рана все-таки была неглубокой. Ну что там могло быть серьезного, если девицу всего несколько часов подержали в приемном покое и отпустили из больницы? А раз это была всего лишь царапина, ее нельзя было считать серьезной травмой, из-за которой предъявляется обвинение в попытке убийства или хотя бы в нападении первой степени. Это дело можно было охарактеризовать разве что как нападение второй степени, то есть нанесение легкой травмы при помощи смертоносного оружия или опасного подручного средства. Должно быть, из-за этого им и приходится шарить под дождем и искать этот нож.